— И-16 окажется эффективней, — ляпнул я, не подумав.
— Не задерживаю вас, товарищ Беспамятный, — прервал меня Сталин. — Вы нуждаетесь в отдыхе. Возвращайтесь домой.
Выйдя в приёмную, я посмотрел на так и оставшийся нерассмотренным альбом со старательно приготовленными данными по номенклатуре выпускаемых у нас вездеходов.
— Забыли отдать? — спросил секретарь. — Оставьте у меня.
Веня застал меня в гостинице за сборами. Сталин отпустил его довольно быстро — он зашел в кабинет сразу после меня.
— Знаешь, Вань, я как-то не сразу об этом подумал, но И-200 — тоже проект Поликарпова. И он оказался перспективным. Просто какая-то пристрастность к его разработкам — ты не находишь? Ещё и И-16 сравнил с И-301, причём в пользу первого.
— Ты же всю дорогу рядом со мной был, — удивился я. — Слышал и видел то же самое. Неужели ты не разделяешь мою точку зрения?
— Зачем мне твоя, если у меня своя сложилась? — хохотнул Веня. — Только ты мне про твои выводы тоже ничего не сообщил. Это я из контекста беседы с Самим догадался.
— И какая? Ну, точка зрения у тебя? — не удержался я от вопроса.
— У Яковлева дрова, у Поликарпова — конфетка. Микоян и Лавочкин в сроки уложатся, но до Николая Николаевича не дотянут. Только, понимаешь, Поликарпову нужно для его машины много крылатого металла, а он необходим для крупных самолётов — бомбардировщиков…
— … которые посбивают нахрен вражеские истребители, если наши не сбросят их с неба.
Веня крякнул и захлопнулся. Это я так свободно говорю потому, что совместная шпионская деятельность нас сильно сблизила. Он тоже искренне болел за порученное дело и, кажется, был неплохо осведомлён обо всём, что делалось в нашей нынешней авиации.
— Ладно, — сказал он наконец. — Отвезу тебя на вокзал, а потом присмотрю за нашими подопечными. Сегодня у двухсотки полёт после ремонта.
— Я бы на сто восемьдесят пятый на прощание взглянул, — ответил я просительно. — До поезда ещё куча времени. Съездим?
— Он сегодня не летает. Ревизия двигателя. Только на втором макете будут отстреливать пулемёты прямо на земле. Ладно, погнали туда, что с тобой делать!
Второй макет — истребитель со снятыми капотами, у которого вместо двигателя было прикреплено нечто массивное, подкатывали к месту стрельб, приподняв хвост и навалившись на крылья. Пушки тоже были обнажены, и я узнал знакомые очертания моих любимых двадцатитрёхмиллиметровок. В кабине сидел Яков Таубин и командовал как повернуть да куда наклонить. Потом всех попросили отойти, прозвучала команда…
В это мгновение перед моим внутренним взором возникла стрельба счетвёренной зенитки этого же калибра — это же ураган! Почему счетвёренной? А потому, что на ястребке как раз и стоят четыре пушки.
И тут прозвучала короткая очередь из одного ствола, после чего несколько человек подошли к самолёту и принялись осматривать орудие. Вскоре стало понятно, что сегодня больше кина не будет, потому что пошли трещины в зоне крепления пушки.
— Что, Иван Сергеевич? Вас опять послали «посмотреть тут всё»? — раздался рядом со мной голос Поликарпова.
Повернувшись, я церемонно поклонился старому знакомому:
— Да уже разнюхал, что хотел. Сегодня просто как болельщик зашёл. А у вас тут что-то споткнулось.
— И не говорите. Отдача от этих пушек — словно кувалдой ударили, а истребитель всё-таки не танк. Если крепление не обламывается, так разрушается то, к чему оно приделано.
На заднем плане замаячил Яков Таубин, выражая огорчение всем своим понурым видом.
— Яш! Что за ерунда? — с недоумением смотрю я на конструктора пушки. — Я твоих двадцатитрёхмиллиметровок не один десяток поставил на лоханки. Да, лягаются они, но ведь через длинный ход ствола удар размазывается во времени.
— Ай, Вань. Не приняли ту пушку в авиацию из-за малой скорострельности. Заставили переделать с трёхсот выстрелов в минуту на шестьсот. Ход ствола пришлось укоротить, пружину усилить — и теперь уже не поставишь её на истребитель. Или нужно варить стальной каркас на полфюзеляжа.
— А те, что для нашего завода? Они ведь ещё имеются у тебя на складах? Тащи их сюда, — пытаюсь я его ободрить.
— Как не быть! Стоят на производстве серийно — вы ведь их регулярно берёте. Но нельзя. Они не приняты на вооружение и, тем более, не допущены к установке на самолёты.
Вот тут я и «присел». Как-то раньше глупостей подобного рода мне не встречалось. Возможно, оттого, что в нашей Тмутаракани не так густо народу, помнящего инструкции и правила. Чаще делают как надо, чем, как положено. А тут — сплошная тоска. Махнул я рукой, да и сказал:
— Тащи сюда Яша свои тихострелки, а вы, Поликарп Поликарпович, ставьте их на самолёт. Если спросят, кто разрешил — укажете на меня. А я во всём сознаюсь, потому что меня чем-то тяжелым по голове ударили.
— Эк вас проняло, Иван Сергеевич, — в глазах Николая Николаевича блеснули озорные искорки. — Не извольте беспокоиться, батенька. И не торопитесь так сильно к Канадской границе. Поставим мы лоханочные пушки и формальные вопросы решим. Будет у нас счетвёренная установка с темпом стрельбы тысяча двести выстрелов в минуту и боезапасом триста шестьдесят снарядов. Пройдёт под все требования. А протоколы заводских испытаний на реальном объекте мы оформим и, куда надо, подадим.
— Яков Григорьевич, — вдруг «прорезался» Веня. — У меня тут машина. Погнали скорее за пушками — что там до того Коврова!
Надо же, оказывается, мой поводырь полностью в теме.